Слушать Ильгама Шакирова - одно удовольствие.
И не только на сцене. Он очень остроумный собеседник. Многое из своей
жизни прячет за смешками и шутками. Но в неискренности его не заподозришь.
То, что не скажет вслух, можно прочитать в глазах. Или услышать в песнях.
- Вы помните свое первое выступление?
- Я пел и танцевал лет с трех, А когда во время войны учился в первом
классе, в деревне вздумали устроить новогодний праздник. С елкой проблем
не было - лес был рядом. Собрались в клубе. Меня как гвоздь программы
оставили на самый конец. Собрались женщины и дети. После елки мои сверстники
подходили и говорили: "Когда ты пел, мамы плакали."
Я готов был провалиться сквозь землю. Я чувствовал себя преступником.
Как я мог заставить их плакать?! Это было так неудобно. Убийственно.
Это сейчас понятно, что если люди плачут во время пения, это свято.
Но тогда мне, маленькому мальчику, это было невдомек.
- А если бы не стали певцом?
- А я и не мечтал им быть. Я ведь и так пел. В начале по детской наивности
хотел быть прокурором, чтобы отомстить тем, кто нас обижал. В 1937 году,
когда мне было два года, отца, колхозника-кузнеца, забрали как врага
народа. Нас было шестеро. Я - самый младший. И начались гонения.
Когда повзрослел, хотел быть учителем. Я был великолепный математик
и физик. Никто в школе не мог сравниться со мной. В елабужский пединститут
ездил поступать. Там, как сейчас помню, экзаменовал немец Люстик, Я
не прошел. И хорошо. Потому что потом поехал в Казань и поступил в музыкальное
училище.
А позже, когда уже стал артистом, поехал в Елабугу, где меня попросили
принять участие во встрече со студентами в том самом институте. Ко мне
подошел Люстик. Столько лет прошло, а он меня помнил. "Пожалуйста,
простите, говорит. Вы не на пятерку, а на шестерку написали экзаменационную
работу Было две причины, чтобы ее не ставить: во-первых, при институте
было педучилище, выпускников которого принимали в первую очередь, а
вторая причина: в анкете значилось, что вы - сын врага народа".
- Как ваша мама отнеслась к тому, что ее сын стал певцом?
- Для нее это не было открытием. Мы вместе с мамой пели. У нее был
красивый, мягкий голос. Я бы даже сказал, что она была абсолютно равнодушна
к моей популярности.
- А вы считаете, что все случилось так, как и должно было быть?
- Думал, что кем бы ни работал, все равно бы пел. Но музыкальное образование
очень расширило кругозор. Ведь и актеру, и певцу для того, чтобы быть
настоящим, нужно знать весь предшествующий опыт. От этого зависит, что
ты хочешь сказать, выразить, донести до слушателя. Вот один случай из
миллиона. Я взял в репертуар песню Сары Садыковой "Третий день
подряд идет снег" на слова Мустая Карима. Песня о человеке, у которого
в такую погоду ноют раны. Но ведь это песня не о здоровье. Исполнил
ее на концерте. Зрители зааплодировали. Я очень рассердился неужели
не поняли? Позднее давали концерт в Уфе, в театре Гафури. И вот там
после песни в зале воцарилась тишина. Потом, конечно, захлопали. Мне
было так радостно, что сумел донести до слушателей истинный смысл.
Консерватория дает академическое образование. Вы сразу планировали
попасть на эстраду? - Еще в студенческие годы я пел на радио. Часто
выступал с Гульсум Супеймановой. Наше пение носил ветер, ведь тогда
не было записи. Пели в прямом эфире. И вот приехал агент, который пригласил
меня в Уфу на радио. А я действительно хотел там работать. Пообещал
квартиру, зарплату. Зга новость дошла до Жиганова. Пригласил меня Назиб
Гаязович и стал ругать: "Ты - бесстыжий, в Уфу собрался?"
Заставил меня подписать распределение в нашу филармонию.
В консерватории пел партии Евгения Онегина, Валентина, Демона, романсы
Чайковского, Рахманинова, европейскую и русскую классику. Голос был,
к тому же я не коротышка, рост позволяет выходить на сцену. Но меня
тянуло к народной песне. Так вот более 50 лет езжу и выступаю. Теперь
и петь не хочу, и ездить не хочу, но если долго нет концертов, все равно
скучаю.
- Как вам удается столько лет держать голос в идеальном состоянии?
- А как Иван Семенович Козловский пел до 90 лет? Певец -это спортсмен.
Если каждый день заниматься не будешь, голос потеряешь. Все время надо
быть в форме. Сейчас каждый день заниматься лень. Я же живой человек.
Но если у меня намечены концерты, то за неделю начинаю усердно готовиться.
- По какому принципу вы отбираете песни для своего репертуара?
- Если человек поет все, значит, он или не знает своих возможностей,
или не имеет вкуса. Мне важна тема песни, ее текст. Да и без красивой
мелодии песня - не песня. Сейчас вот поют песни без мелодий. Но кто
их помнит, кто их поет?
- Вы работали в тот момент, когда осуществлялось партийное руководство
искусством. На себе это ощущали?
- Без меня не проходил ни один правительственный концерт. У меня даже
ни разу не было больничного, потому что я не имел права болеть.
Однажды пришлось выступать на правительственном концерте в Талды-Кургане
в Казахстане. Оттуда поехал петь в Алма-Ату. Из Алма-Аты до Казани не
было самолета, полетел в Уфу. Наконец добрался до Казани. Прилетел,
а мне тут всыпали. Оказывается, пока я колесил, в Казань приезжал секретарь
ЦК Воротников. Так что приходилось петь перед партийными тузами. Я-то
знал, что коммунизм это - миф.
- Трудно было жить?
- Да ведь и сейчас дураки не перевелись. В "Туган тел" нельзя
было исполнять четвертый куплет, где речь идет о молитве, об Аллахе.
И в учебниках эти строки не печатали. У нас ведь под запретом были гениальные
писатели - такие, как Гаяз
Исхаки. Тинчурина тоже запрещали.
Когда в 1956 году Тинчурина вместе с другими политическими заключенными
оправдали, первым тинчуринскую "Голубую шаль" поставил режиссер
Сарымсаков. И все тридцать дней в июне шел этот спектакль. Я пел в сцене
в лесу, И клянусь, в этом месте спектакль превращался в концерт. Обязательно
звучали аплодисменты, просили повторить песню на бис. Старшее поколение
знало эту пьесу. И поэтому билеты были проданы задолго до начала спектаклей.
Спектакль в четырех действиях с тремя антрактами начинался в Половине
восьмого вечера и шел до двенадцати. И никто не уходил из зала. Сейчас
не у всех терпения хватит, наверное.
- Значит, публика изменилась?
- Народ стал черствее. А потом, как можно было уйти? Ведь там играли
корифеи. Хаким Салимжанов, Ильская, Гульсум Камская, Уразиков, Гульсум
Болгарская. Они не играли - жили. Они ведь на артистов не учились. Они
были рождены артистами. Фатима Ильская читать не умела. И этот человек
играл в шиллеровской пьесе "Коварство и любовь". И так аристократично
это делала: откуда это? Бог дал. Сейчас таких артистов нет. У певцов
так же. Иногда спрашивают, с каких пор я пою? Если человек знает, с
каких пор он поет, это не настоящий певец.
- Вы стали легендой при жизни. Не каждому такое уготовано судьбой...
- Зачем вы меня ругаете?
- Но ведь возле вашей деревни стоит щит, гласящий, что это родина
Ильгама Шакирова.
- Но это меня нисколько не трогает. Как маму не трогала моя популярность.
Если меня кто-то хвалит, я бегу в сторону. Ненавижу похвалу.
- Что же, вы - редкий человек. Обычно людям приятна похвала.
- Особенно бездарным. Но кто из талантливых людей любил похвалиться,
так это Ростропович. Помню, у меня был концерт в Московском институте
инженеров-дорожников в Марьиной роще. Слушателей собралось видимо-невидимо.
Перед концертом вдруг заходит человек: "Здравствуйте, я Ростропович".
Я отвечаю: "Вы были в Казани в 57-м году, прекрасно выступили".
А он: "Хотелось бы послушать, хотя бы из-за кулис". Посадить
его действительно было некуда. И одно отделение он слушал, стоя за кулисами.
Закончил я выступление песней "Дремучий лес". Ростропович
подходит ко мне (смешно и очень похоже изображает Мстислава Леопольдовича):
"Ты меня, Ильгам, просто убил, завтра ко мне, пожалуйста, в гости".
На следующий день после сборного концерта во Дворце спорта ровно в
девять часов, как и обещал, я был у него. Галина Павловна встретила
меня в вечернем платье. Ростропович тут же стал меня водить по квартире
и хвастаться: "Это американская кухня" - и показывает, как
там все зажигается, крутится. На столе одно татарское угощение: большой
бэлиш, чак-чак. Кроме меня было еще три-четыре человека. И разговор
почти все время крутился вокруг его знакомства с Билли Брантом, Жоржем
Помпиду и другими государственными деятелями. Но у нас был общий музыкальный
язык. Так что мне не стыдно было с ним общаться.
- Многие люди говорят, что вы - человек, имеющий свою точку зрения
и при этом довольно смело ее высказывающий.
- Не мне это обсуждать. Но в свое время, в начале 60-х годов, я много
выступал в институтских аудиториях перед студентами вместе с поэтами,
литераторами. О чем я говорил? О том, что надо любить Родину, надо любить
свое искусство, свою культуру. И приводил слова Расула Гамзатова: "Если
в историю выстрелишь из пистолета, то будущее выстрелит в тебя из пушки".
Надо знать историю своего народа - своих поэтов, ученых, полководцев.
Если знаешь, то появляется гордость. Не знаешь истории - нет гордости,
а нет гордости - нет и нации. Такова формула. Ленин совершил ошибку,
а вернее, катастрофу. Землю - крестьянам, фабрики - рабочим, а интеллигенцию
разогнал. А в итоге все надолго остались невеждами.
Наталья Титова,
"Восточный экспресс" №28 (182) 16 июля 2004
Обсудить в форуме
