Слово мунажат - арабского происхождения. Оно употребляется для обозначения мольбы, обращения к Аллаху с просьбой оказать помощь в связи с каким-либо несчастьем, с какой-то трагедией. Впоследствии это слово стало определением целого жанра татарского народного творчества.

Одна из главных особенностей фольклора заключается в том, что чем древнее конкретное произведение, тем больше в нем некоей загадочности, неопределенности. И некоторые из мунажатов тоже не совсем понятны и не вполне доступны нашим современникам. Ибо в них речь идет о самых тонких, глубоко затаенных чувствах и переживаниях человека, когда жизненные невзгоды доводят его до такой степени, что обращение к обыкновенным смертным уже не может дать каких-либо результатов. В таких случаях человек оказывается вынужденным обратиться к абсолютному и безусловному авторитету всего мусульманского мира - к всемогущему Аллаху. Вот эти обращения, выраженные в достаточно выразительных стихах, и определяют суть мунажатов.

Распространение мунажатов в татарском народе связано, очевидно, с X-XI веками, когда ислам становится единственной государственной религией в Волжской Булгарии. Однако происхождение их как жанра относится к более ранней исторической эпохе и связано с шаманизмом. Об этом можно судить на основе некоторых конкретных данных. Так, в таджикском языке шаманские призывания называются тем же термином муночот. Они обычно начинаются с обращения шамана к различным духам, стихиям, Солнцу, Луне, Звездам и другим. Но в более поздние эпохи эти обращения заменяются соответствующими кораническими оборотами, связанными с началом мусульманской молитвы. Все это дает возможность предположить что происхождение и формирование мунажатов как жанра народного творчества относится к доисламской эпохе. Правда, в татарских мунажатах не сохранились образцы обращений к силам природы, к различным духам. В наших мунажатах имеются лишь обращения к Аллаху. Ибо вся жизнь человека, каждый его шаг, все его бытие и судьба, по представлениям мусульман, определяются только волей Аллаха.

На основе имеющегося конкретного текстового материала, татарские мунажаты могут быть рассмотрены по четырем тематическим группам. Первое и весьма важное место среди них занимают мунажаты об Аллахе и его пророке Мухаммеде: "Пророк наш", "Повторяя "О, Аллах"", "Слава создателю" и другие. В них обычно речь идет об основополагающих атрибутах мифологии ислама; воспевается Аллах как создатель всего сущего,

всего мироздания и его атрибутов, всей окружающей нас природы и венца его созидательной деятельности - человека. Эти коранические сюжеты и мотивы довольно тесно связаны и так или иначе исходят из содержания мифов и мифологических легенд и преданий стран Древнего Востока с их гораздо более ранней, чем ислам, цивилизацией: Древнего Шумера, Египта, Ассирии, Вавилонии, Хеттской державы и др. И это вполне естественно, если иметь в виду, что происхождение и формирование как указанных древневосточных цивилизаций, так и средневекового ислама происходят если не на одних и тех же, то в очень близких регионах.

В татарских мунажатах особо подчеркивается, что Мухаммед - это последний пророк, посланный к людям Аллахом для распространения и утверждения ислама. Однако в наших мунажатах никак не отвергается и роль других пророков, которых Аллах посылал к людям еще до Мухаммеда. Так, в мунажатах прославляется как пророк и Иисус. Эти мотивы связаны с конкретным содержанием Корана, где неоднократно и весьма подробно говорится о том, как Аллах посылал к людям Иисуса, как последний утверждал на земле идею божественности. Мало того, в татарские мунажаты, связанные с именем Иисуса, проникает немало общеэпических сюжетов и мотивов, хорошо известных нам по многочисленным произведениям древневосточной письменности: мотив чудесного ("от ветра") рождения Иисуса, исцеление им слепых и т.д. Сравнительно-историческое и сравнительно-типологическое изучение мунажатов с указанных точек зрения дало бы очень многое как для выяснения особенностей происхождения и формирования их, так и для изучения древнейших истоков мифологии ислама.

Вторая тематическая группа мунажатов рассказывает о родине, конкретнее - о родной земле. Когда в мунажатах говорится о родине, в сущности всегда речь идет о родном ауле, о деревне, где родился и провел свое детство герой. В связи с этим в них всегда от души и очень проникновенно рассказывается о прекрасной природе родных краев, о близлежащих лесах, полях, озерах и др. Тем не менее все дело в том, что эти прекрасные виды родного края чаще всего рисуются как атрибуты далекого прошлого. То есть, главная мысль мунажатов названной группы - это глубокая тоска по оставшимся где-то, как в плане пространственном, так и в смысле временном, далеком прошлом. Именно такими переживаниями и мыслями проникнуты мунажаты "Расстался я с родимым краем", "Вернулся бы я на родину" и др.

Иногда в мунажаты названной группы проникают особенности поэтического стиля и языка т.н. книжных дастанов, особенно когда-то чрезвычайно популярной в татарском народе "Книги Йусуфа" - народного варианта знаменитой поэмы Кул Гали "Йусуф и Зулейха", основанной на хорошо известном библейско-кораническом сюжете.

Интересно и то, что в них обычно ничего не говорится о причинах расставания с родным краем. Воспроизводится это как cвершившийся по не раскрытой в мунажате причине факт, печальные, а иногда трагические последствия которого и становятся объектом изображения. Объясняется это весьма просто - особенностью многих фольклорных произведений, в которых не придается особого значения раскрытию причинно-следственных связей явлений и фактов действительности.

Основная проблема мунажатов третьей тематической группы может быть определена лишь двумя словами - мать и дитя. Известно, что проблема взаимоотношений матери и ребенка всегда была и остается весьма сложной и противоречивой, нередко - трагической. Единственно важное и безусловно всеобъемлющее здесь то, как утверждают мунажаты и что в них воспевается и возводится в абсолют, - глубокая и неизменная любовь матери к своему дитяти. Об этом очень ярко повествуется в таких произведениях, как "Далеко остался мой сын", "Не могу забыть детей родных", "Не мать ли я тебе?" Как и в предыдущей группе мунажатов, в рассматриваемой обычно тоже ничего не говорится о каких-то конкретных причинах расставания матери с ребенком, будь то сын или дочь. Главным объектом изображения в таких мунажатах становятся сами переживания матери, ее очень глубокая, невыразимая тоска по сыну или дочери. И эта грусть, эта тоска настолько важна и глубока, что она как бы полностью вытесняет из произведения все остальное.

Лишь в редких случаях указывается конкретная причина расставания, и то лишь тогда, когда речь идет о дочери. По законам природы и общества, по достижении определенных лет девушка должна выйти замуж и покинуть родной дом. Хорошо, если жених из того же аула, что и девушка. Нередко девушка оказывается вынужденной уехать из родного аула... Когда-то и сама пережившая такое расставание с родным домом женщина, теперь уже состарившаяся мать, не может принять этот факт как вполне естественной и неизбежной... именно поэтому она глубоко сетует на то, что вынуждена расстаться со своей дочерью.

Наконец, четвертая группа мунажатов посвящается всемирно-исторической проблеме смерти и бессмертия. Повествующие об этом мунажаты в немалой степени проникнуты чрезвычайно глубокими и весьма своеобразными переживаниями, нередко - безысходной тоской о пережитом и по существу - неизвестном и весьма условном будущем. Иногда в них подробно рассказывается о тяжести каждодневной жизни, о бренности бытия и неизбежности смерти. Так подобные мунажаты как бы вступают в определенное противоречие с ортодоксальными положениями ислама, который осуждает боязнь смерти. Ибо один из главных тезисов Корана заключается в утверждении мысли о том, что жизнь на земле дается человеку лишь для того, чтобы испытать его преданность Аллаху, вообще - исламу. Следовательно, жизнь эта - временная, преходящая. И вряд ли стоит сожалеть о том, что она проходит. Так, человек и его земная судьба оказываются в весьма сложном, в известном смысле - щекотливом положении, когда он глубоко сожалеет о том, что жизнь проходит, что приближается смерть, с одной стороны. С другой - он не может сетовать на это, ибо все в этой жизни определяется волею Аллаха. Именно эти весьма сложные, в сущности - взаимоисключающие мысли и переживания воспроизводятся в мунажатах "Не вей ты, ветер", "Переполнилась чаша терпения", "Размышления о смерти". Известно также, что одно из ортодоксальных положений ислама - воспитание в человеке всеобъемлющей терпеливости, стремления отказаться от каких бы то ни было жалоб и стенаний на любые несчастья. Однако даже воспитываемая в татарском народе более тысячи лет терпеливость, сдержанность не могут полностью отвергнуть трагедийности приближающейся смерти: человек все-таки не хочет верить в то, что смерть - это последняя и самая ужасная трагедия в его жизни, о чем весьма подробно рассказывается в мунажатах "Одинокое дерево", "Счастье - ведь оно не дождь".

Также установлено, что надежда на бессмертье человека в его земной ипостаси никогда и никак не оправдывалась. В связи с этим у человека возникает острое желание обеспечить бессмертие своих дел, свершений, своего имени - наконец, о чем весьма подробно говорится в мунажате "Не вдоволь насладился я этим светом". Так мунажаты достаточно тесно соприкасаются с главной идеей первобытной мифологии, всех когда бы то ни было существовавших (язычество) и существующих религий. Идея бессмертия пронизывает все мифы, сказки всех народов, все древние и древнейшие памятники письменности, включая знаменитую древнеегипетскую "Книгу Мертвых", древнеиндийские Веды, все великие сказания древности. Поскольку невозможно обеспечить бессмертие человека, что было понято человечеством еще в глубокой древности, потребовалась необходимость обеспечить бессмертие хотя бы его души (в самом широком смысле слова), для чего было осуществлено такое грандиозное предприятие древности, как строительство египетских пирамид, которые уже тогда определялись как "дома вечности", мумификация, в исламе - чтение Корана, создание величественных памятников, как каменных, так и письменных, сочинение грандиозных эпических сказаний, проведение сложнейших похоронных обрядов. И наконец, в татарском народе в этих же целях, кроме всего прочего, создавались баиты и мунажаты.

Таким образом, мунажаты, создаваемые людьми, оставшимися как бы на грани жизни и смерти, составляют своеобразную и весьма выразительную часть татарского народного творчества.

Фатых УРМАНЧЕ, академик.

Cчacmьe не дождь

Скажите, счастье на кого дождем лилось как из ведра?
Кого осыпал небосвод горами злата-серебра?
С дождем я счастье не сравню, оно с небес не упадет,
Ключом его не назову, из-под земли оно не бьет.
Рыданья силюсь удержать, но за слезой бежит слеза,
Давно рассвет не озарял угрюмой жизни небеса.
Порою страх лишает сил, дрожу листочком от него.
Но человеком я зовусь, стыжусь я страха своего.
Как соловей в сети мечусь, в тенета бедствий угодив,
С надеждой все же не прощусь-я перед Господом стыдлив.

Голубок мой, ты вoркуeшь

Мой голубок, воркуешь ты, не знаешь про печаль мою,
Воркуешь задушевно так, не видишь, что я слезы лью.
Из стран каких ты прилетел, не из сторонки ли родной?
Скорее расскажи о ней, навей мне на сердце покой.
И если был в родных местах и видел там родню мою,
Им передай, как я терплю страдания в чужом краю.
Мой голубок, меня услышь, слова про горестный удел
Ты передай моим родным: я на чужбине пожелтел.
Как там живут они, узнай, лети и разузнай о них,
Потом обратно прилетай, поведай о родных моих.
Спеши обратно, разузнав, как там живет моя родня.
А не воротишься назад, на муки обретешь меня.
Ты передал ли, голубок, весть обо мне моим родным,
Что если смерть не унесет, то ворочусь однажды к ним.
Ты не вернулся, голубок, напрасно ждал я столько дней.
Ты, видно, был в других краях и не видел земли моей.
Желто крыло у соловья, а голубочек сизокрыл,
Когда бы эти крылья мне, и часа здесь бы я не жил.

Дорогое дитя мое

Я принимаюсь за назым, слеза стоит в моих глазах.
Читаю вам я мунажат, дай нам терпения Аллах.
Терпи опять, терпи еще, терпи же - и роптать не смей.
Терпеть-удел таких, как мы, но сердце сохнет от скорбей.
Покинув бренный мир, дитя ушло в нетленный навсегда.
И день и ночь тоскует мать, от горьких слез она желта.
На драгоценное дитя мне наглядеться не пришлось,
Скончалось милое мое, не удержать горючих слез.
Не знала цену я тебе в твой быстротечный срок земной,
Тут хоть могилу обнимай в тоске по деточке родной.
Тебя взрастила ли, дитя? Смогла ли досыта, мой свет,
Я наглядеться на тебя? На то в душе намека нет.
"О дерево, ты старо ли? Страдало ль больше моего?
И много ли пролило слез?" - так вопрошаю я его.
"О, лебедь, холишь ли птенцов? От горя матушка твоя
Со мной не схожа желтизной?" - так вопрошаю птицу я.
О дитятко мое, не жаль мне за тебя души родной.
Мне было шестьдесят пять лет, когда рассталась я с тобой.

Дети мои в разных краях

К вам обращаюсь, дети, я, в глазах - кровавая слеза.
Перо держать - не в силах я, судьбу осилить мне нельзя.
Привет в слова вмещаю я, пускай найдет в чужих краях.
Всегда душою с вами я, пошли терпения Аллах.
Летят весенние ветра в места, неблизкие от нас.
Письма заветного с утра я жду от столь далеких вас.
Вы словно птицы Сак и Сок, нигде вас вместе не найду.
Вы в разных уголках земли, а я, рыдая, писем жду.

Одинокое дерево

Я в степь пустынную иду, встречаюсь с деревом одним,
Под ним устроившись в тени, так разговариваю с ним.
"Ты отчего стоишь одно? Быть одиноким каково?
Какая участь у тебя? Ты засыхаешь отчего?
Как статность набирало ты? Как вызрели твои плоды?
Кто ветви отрубил твои, и листья как теряло ты?"
- Мне ветер ветки обломал, а цвет у листьев желтым стал.
Я - словно в горести Ягкуп, когда он сына потерял.
Ненастны дни, секут ветра, холодный дождь - источник бед.
Когда на свете одинок, конца ночам осенним нет.
Бьет подле дерева родник, зовут Терпением его.
В любой ночи заря всегда дождется часа своего.

Прошла молодость

Ах, старость, скажи, спешила куда,
Откуда мои узнала года?
Ах, жизни весна, в каком ты краю,
Куда унесла пригожесть мою?
Угас на щеках огонь заревой,
Цветенья пора мелькнула стрелой.
В прах высох цветок дней юных моих,
И словно ветра развеяли их.
Как весело жить пока молодой,
Назад не вернуть веселости той.
Увидеть бы вновь мне юность мою,
Ее, словно сон, в душе сохраню.
Как старость моя темна и грустна!
Бегучей водой настигла она.
С чего в волосах видна седина?
То с осенью злой воюет весна.
Злодейка сильней, весну гонит прочь,
Уходит она, беде не помочь.
Ночами не спать на старости лет,
А днями не знать - уважат ли, нет.
Нелегких забот минули года,
Мне их не видать уже никогда.
Встаешь поутру и вечера ждешь.
Весенней поры назад не вернешь.
Письмо за письмом пишу дотемна.
Рукой помахав, пропала весна.
Отсюда уйдем мы в вечный приют,
Что нажили, все останется тут.
Кто в мир проходил, всегда уходил,
Здесь даже пророк лишь путником был.

Вернулся бы на родину

Вспоминая мой край, в думу я погружусь,
А родителей вспомнив, слезами зальюсь.
Я о встрече с родными на свете молюсь,
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Как бы знать мне про родину, где она там,
Побродить бы с родными по милым местам,
Коль удастся, и душу лишь дома отдам,
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
На заре просыпаюсь - не можется мне,
Все мечусь от тоски по родной стороне.
Как я счастлив, отец, вас увидев во сне,
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Опоясаны мы черной кожей ремня.
Как на крыльях, умчался бы в наши края.
На часок, здесь и то не остался бы я.
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь!
Жил на родине я в молодые года,
Каждый день я родителей видел тогда.
На чужбине же в горло не лезет еда.
Да поможет Всевышний Аллах нем теперь.
Эх родные мои, повидаться бы нам,
Побродили бы мы по родимым местам!
Коль удастся, и душу я дома отдам.
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
В этом городе близкой души ни одной.
Встану утром, а матушки нету со мной.
Я уже целый век не встречался с родней,
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Угасает в миру человека дитя,
На чужбине по дому родному грустя,
Он сознанье теряет совсем не шутя.
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Я в раздумьях над этой бумагой сижу,
Подходящие к месту слова нахожу.
Мать с отцом, за меня помолитесь, прошу.
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Не судите же строго за мой мунажат,
Вы поправьте ошибки, в каких виноват.
Был я с праведным чувством писать его рад.
Да поможет Всевышний Аллах нам теперь.
Коль дерево спилить - пенек найдешь потом,
А коли пень спалить - золу сметешь потом.
Дочь из дому уйдет - грусть обретешь потом,
Уж видно на роду так Бог ей написал.
А в поле дерева раскачивать ветрам
И кланяться земле положено ветвям.
А девушке скучать по отческим краям,
Уж видно на роду так Бог ей написал.
Коль дерево спилить - пенек найдешь потом,
А коли пень спалить - золу смахнешь потом.
Гусеночка врастишь - пушок найдешь потом,
А девочку взрастишь - грусть обретешь потом.

Веют ветра

Ветрам лететь, цветам алеть...
На Божьем свете путник ты.
Когда им срок назначит Бог,
Завянут красные цветы.
Когда бы этот красный цвет
Однажды не завянул вдруг,
Не ведал бы о смерти свет,
Не знал бы горестных разлук.

Подстрочный перевод Флоры Ахметовой Перевод Сергея Малышева
журнал "Идель" №1, 1999г.