- Айдар-эфенде, есть мнение, что одной из
причин нынешнего упадка татарского языка и культуры стала чрезмерная
замкнутость татарского общества до начала ХХ века: в результате татары
не выдержали напора европейской культуры…
|
О милли меджлисе уже подзабыли, хотя в начале
90-х многие опасались, что она вот-вот заменит собой тогдашний
Верховный Совет.
В последние годы милли меджлис возглавляет живущий
в Набережных Челнах писатель Айдар
Халим. |
- Не совсем так, на мой взгляд. В ХХ веке татарский народ сам чрезмерно
увлекся всеобщим прогрессом. Возможно, наша нация зашла слишком далеко
в джадидизме и в результате допрогрессировалась до того, что предала
саму себя. Сапармурат Ниязов как-то сказал, что Туркмения не нуждается
в опере. Может, и наш народ в ней не нуждался? Но мы хотели Европы.
Мы захотели по указке сверху дать народу все блага европейской культуры.
ХХ век – это четыре века после падения Казани и все это время мы были
под исключительным прессом. Татарский народ стал низшей кастой этой
империи, и в то же время ее опорой, в том числе и военной. Над ним
издевались, прогоняли сквозь строй (помните Толстого?), но высоты
брал татарин. И чем больше он брал этих высот, тем больше над ним
издевались. Эти армейские шпицрутены были четвертым крещением татарской
нации, из-за них у татарской нации крылья были не только подрезаны,
но и обломаны.
Но, тем не менее, в начале ХХ века был настоящий татарский ренессанс.
Возможно, ни одна нация в России не переживала такого обновления.
Произошло это благодаря предприимчивости, уму, хватке татар. Я сейчас
удивляюсь числу наших побед – от Балтики до Тихого океана, не было,
пожалуй, ни одного крупного города, где не работала бы татарская типография
и не издавалась бы татарская
газета. Вплоть до Харбина и Маньчжурии. Последняя татарская газета
там закрылась в 1946 году.
- Но все это уже в прошлом, причем довольно далеком. Что
мешает сейчас так же открывать школы, газеты, создавать типографии?
- Особенности татарского характера. Татары – не агрессивная, добрая
нация, они все отдадут соседям, а себе оставят один маленький кусочек
- да и то будут смотреть, нет ли еще кого-нибудь рядом, и что скажут
соседи, если татары вдруг сами откусят. В этом - двойственность татарского
духа: в нем живут боль за других, и в то же время такое великое, выстраданное
рабство духа. Татары боятся даже своей тени, когда речь идет о их
собственной судьбе. Война - татарин герой, Днепрогэс - татарин лучший
бетонщик. Он для себя может строить великолепные дома, мосты, деревни,
но когда дело касается политических дилемм, татарин в проигрыше. Он
не политик, у него были в течение пяти веков как будто отключены мозговые
центры, отвечающие за политическое мышление.
Если бы не было революции 1917 года, татары были бы цветущей нацией,
которая наверняка спасла бы Россию от его сегодняшнего духовного тяжелого
состояния, от грязи, от алкоголизма. Татарский народ был бы маяком
для других наций. Но почти весь ХХ век татарский народ проиграл. Я
от всего этого глубоко страдаю. Это моя обязанность - страдать. Иногда
думаю, зря я родился в этой стране. Порой хочется уехать куда-нибудь
в Гренландию.
Наибольшим разочарованием в последние 10-15 лет для меня стала безучастность
татар к своей судьбе, некая отстегнутость их от общего хода истории.
В одной из своих книг я писал о татарской теории ККМ – конформизм,
коллаборация и меркантилизм. Где бы татарин не жил, каким бы
членом общества он ни был, он страдает тремя этими болезнями. Это,
впрочем, характерно для многих колониальных народов.
Конформизм – это значит всегда ориентироваться на то, откуда
дует ветер, коллаборация – сотрудничество негра со своим
плантатором. Мерканитилизм – исключительно татарская болезнь,
ради своего живота татарин все отдаст. Настолько сильно в татарине
это триединство ККМ, что пока он от этого не избавится, то не станет
полноценной нацией.
- Вы рисуете весьма мрачную картину. По-вашему, что перспективы
существования татар как нации в ближайшее время – спорный вопрос?
- Я бы не хотел говорить о совсем плохих прогнозах - я просто размышляю.
У нашего народа очень много качеств, которые вселяют надежду. Когда
видишь их проявления, очень хочется жить, бывают удивительные минуты
подъема, но бывают и очень тяжелые минуты. Это жизнь.
Наша борьба за суверенитет означает, что мы мечтали, мечтаем и будем
мечтать о восстановления своей государственности. Я еще не теряю надежды
на это.
- Даже сейчас, когда Москва оказывает беспрецедентное давление
на татарстанский суверенитет и все подчинено идее путинской вертикали?
- Нет, я не теряю надежды. Нация – это такое феноменальное существо,
чья единственная оставшаяся живой нить может дать мощнейший импульс.
Сейчас мы должны делать все для того, чтобы сохранить имеющуюся надстройку
нашего суверенитета, защитить хотя бы то, что достигнуто. И потому
мы должны заиметь свои национальные системы образования и просвещения,
мышления, эстетического познания мира. Если мы не сможем учить детей
их родному языку, то мы утратим фактор защиты собственной ауры человека.
Если я потеряю свой язык, я же буду болеть, всю жизнь чувствовать
себя второсортным! Обучение
ребенка родному языку – это вопрос физиологического здоровья нации.
И нам надо ставить вопрос именно таким образом, а мы его политизируем!
Но, с другой стороны, нельзя рассматривать все эти проблемы без России.
Имперская Россия будущего не имеет. И то, что наша республика во главе
с Шаймиевым боролась за обновленный федерализм – это тоже основание
для надежды. Русскому народу и самому необходимо федеративное мышление,
осознание того, что мы вместе, тем более сейчас, когда он представляет
собой ослабленный организм. И потом, есть ведь объективная история
и в этом смысле, я думаю, Россию неизбежно ждут обновленческие процессы.
И дело не в Путине с его вертикалью – сегодня он есть, а завтра его
не будет. Сейчас сложное время. Взять хотя бы бюджет РТ - он выхолощен.
Когда Путин приезжал на сабантуй, и вытащил ртом из татарского катыка
пять рублей, это было весьма символично.
Мы проспали суверенитет, и это произошло из-за нашей татарской политической
малограмотности. Вспомните начало 90-х годов. Россия тогда была бесхозной,
каждый делал, что хотел и как хотел. Если бы наши руководители тогда
имели сегодняшний опыт политической борьбы и нынешний масштаб (а масштаб
– это извечная наша проблема!), то мы достигли бы гораздо большего.
- И что же делать сейчас, когда «народ безмолвствует», а
накат из Москвы идет столь мощный, что перед ним не способны устоять
многие, казалось бы, незыблемые бастионы суверенитета Татарстана?
- Мы провели четвертый курултай татарского народа. Говорили о нынешней
политической ситуации, о Конституции РТ, о проблемах татаро-башкирских
отношений. Сейчас очень много идет разной информации негативного характера
из Башкортостана.
Но вторая попытка башкиризации татар обречена на провал. Ее конец
будет очень смешным. Я считаю, что это геноцид татар. ООН в своей
резолюции «Геноцид и пути его предупреждения» в 1949 году
записала, что записывать людей в другую нацию – это одна из форм геноцида.
Нам придется вернуться к этой проблеме, и мы вынуждены будем этим
заниматься.
- Как вас сейчас воспринимают в Уфе? Ведь в свое время вы
стали там персоной нон-грата - после голодовки в защиту прав татарского
населения Башкортостана в конце 80-х.
- Я там сейчас мало с кем встречаюсь - остатки татарского национального
движения в Башкортостане разогнаны. А сейчас там каждый занят самим
собой, закрыт в своем индивидуальном мирке. Но, конечно, каждого волнует
эта проблема, каждый о ней думает – все это витает в воздухе. Но люди
должны сами думать над своей судьбой, мы же не можем туда экспортировать
революцию.
Я знаю, что простые люди в Башкортостане меня уважают - и татары,
и башкиры. Но мое имя там не звучит, ни по радио, ни по телевидению.
Для официальной Уфы я не существую. Впрочем, это не мешает мне время
от времени приезжать в Уфу, (при этом даже звонить заранее боюсь),
чтобы увидеть дочь и внука, которые там живут.
- Ваша «Книга
печали или Записки аборигена», в которой вы писали о национальных
проблемах в бывшем СССР, наделала много шума в начале 90-х. Содержание
ее было таково, что ее пришлось печатать за пределами России - в Литве.
Ваши последующие книги были выдержаны в этом же ключе?
- Причем у некоторых из них судьба была еще сложнее. Книга «Убить
империю» лежала в Йошкар-Оле на складе под арестом шесть месяцев –
прокуроры считали, что в ней я разжигаю национальную рознь. Я встречался
по этому поводу с представителями Генпрокуратуры РФ, дал пресс-конференцию
иностранным журналистам в Москве, потом выступил в Турции на конференции
тюркских народов. В результате книга получили свободу
У меня готова очередная книга, по сути, вторая часть «Книги печали»,
но я даже не мечтаю, что такая книга может выйти в России.
- В начале 90-х вас пригласили в Челны в качестве главного
редактора журнала «Аргамак». Но через несколько лет вы вынуждены были
уйти. Что тогда произошло?
- Мне было ясно с первых шагов, сделанных мной в Челнах, что все
сложится именно так. С первых же шагов мне начали мешать какие-то
деструктивные силы. Когда я выпустил номер журнала, посвященный состоянию
татар в Башкортостане с открытым письмом на имя Муртазы Рахимова,
Уфа прислала в Казань целую делегацию с просьбой снять меня с должности.
Сорок (!) редакторов подписались под этим письмом. И когда я объявил
в 1994 году 12-дневную голодовку против ввода российских войск в Чечню,
судьба моя была уже решена. Алтынбаев, тогда бывший мэром Челнов,
предложил мне уйти.
А вообще, я уже сам хотел это сделать. Но я благодарен судьбе, что
я ушел таким образом. Но я считаю, что мне удалось создать тогда один
из лучших татарских журналов.
- А какие у вас сейчас отношения с властью?
- С властью мои отношения почти неосязаемые. Вот я уже шесть лет
без работы и хоть бы кто из чиновников спросил, как я живу. Но я не
раз писал Шаймиеву: независимо от того, что я думаю о вас, надо быть
вместе - во имя татарской нации.
- Кто вам помогает с изданием книг?
- Они выходят благодаря моей энергии. Там дадут, здесь подкинут,
кто-то дает мне бетон, я его продаю… Таким образом я издал книг в
общей сложности на 600-700 тысяч рублей.
- Кто на вас оказал наибольшее влияние, и что сделало вас
таким бескомпромиссным публицистом?
- В поэзии – Тукай, Такташ, Джалиль, и особенно Фатих Карим, в публицистике
– Герцен, Илья Эренбург. Сам по себе я рос без отца и воспитывался
собственной натурой, в борьбе с природой за выживание. Хотя детство
было голодным, я никогда не чувствовал себя несчастным человеком.
Даже напротив, счастливее меня никого не было. Никогда мать меня не
спрашивала, учил ли я уроки - это была моя святая обязанность. Я был
очень сильный, любил физическую работу. Еще не было случая, чтобы
я не поехал помогать брату косить сено в деревню, хотя мне уже под
60 лет. Один год я не смог приехать – так он до сих пор меня упрекает
(смеется).
- Кто он, неизвестный герой татарской нации?
- Их много! Я не знаю, о чем думают наши писатели – их у нас почти
300 в РТ.
За последние 20-30 лет наша проза не раскрыла новый тип татарского
героя. Ведь есть исключительнейшие типажи! В моем романе «Хунвейбин»,
над которым я сейчас работаю, американский татарин (реальный, не вымышленный
персонаж), в совершенстве знающий татарский язык, приезжает сюда,
ищет своих братьев, которые были когда-то раскулачены и разбросаны
по всей стране. Он разыскивает своего племянника, а тот оказывается
наркоманом. Племянник бьет его гвоздодером по голове и вытаскивает
1500 долларов у него из кармана. Американский татарин попадает в больницу
на 6 месяцев. Потом начинается суд – на русском языке, которого татарин-американец
не понимает. Потом на английском – но переводчику суд платить не может,
а чтобы судить на татарском, нет судьи, прокурора и адвоката, которые
могли бы вести процесс на чистом татарском языке. Американец говорит
на чистейшем татарском языке конца ХIХ века, и его не понимают. И
в Татарстане во всех районах ищут юристов, способных вести процесс.
С точки зрения моего героя все это – полная фантасмагория. Почему
эти триста писателей до меня об этом не писали?
